Слава Богу

Он почувствовал, как жизнь ускользает — сначала как тяжесть в груди, потом как чужой покой, а затем — как тишина, которая оказалась не пустотой, а дверью. Открыв её, он увидел небо не в привычном смысле, а простор комнаты, где нет часов, но есть взгляд, перед которым тают все оправдания. Ему объяснили, что это приём, и он, ещё держа в руках отголоски привычного мира, прошёл к столу, за которым сидел Тот, кого он всю жизнь представлял по-разному: строгим, молчаливым, улыбающимся. Теперь лицо было просто вниманием. Разговор начался без лишних слов: бумаги, записи, воспоминания — всё складывалось в чек-лист его поступков. Каждое имя, каждый выбор вызывал в памяти картинку: обещание, не сдержанное слово, поступок в спешке, оставленная помощь. Голос за столом перечислял, не забывая ни малой детали, и вещи, казавшиеся ничтожными, вдруг занимали место в ряду важных дел. Он пытался спорить, объяснять контекст, находил грязь в мотивах, вспоминал радости и поражения, но перечень не смягчался. Было странное ощущение, что вся жизнь проходит не как фильм, а как список дел: подписи, даты, места, лица, названия улиц. Иногда в памяти всплывала мелкая доброта — незначительная для мира, но важная в счёте. Он чувствовал стыд и облегчение одновременно: стыд за то, что не видел, облегчение от того, что всё это теперь видно. Разбор продолжался методично, будто встреча велась ради истины, а не суда. Он слушал, находя в каждом пункте отражение своего лица.